Дина Кирнарская
Валентина Конен: «Театр и симфония», «Рождение джаза», «История зарубежной музыки»
Это очень известная дама, которая вообще-то выросла в Америке. Все, что она написала о музыке, совершенно гениально. У нее такая широта мышления, такой охват истории, музыки, и при этом она обходится без ненужных технических терминов. Она не разбирает ноты, а говорит о более глобальных вещах, о культурных тенденциях.
Ее классический труд — «Театр и симфония». Там говорится о том, как мы вообще понимаем симфонию. В мелодии ведь звучит что-то абстрактное, но мы каким-то образом понимаем, про что это. А секрет в том, что музыка при создании всегда цепляется за некое программное содержание, будь то симфония, опера, романс, что угодно. С пустого места она не начнется. И вот когда композитор залез по уши в это содержание, то его музыка им пропитывается, как сиропом, и затем оттуда возникает чистый продукт, чистая музыка, —оркестр просто играет, а вы уже знаете, про что. Это колоссальное музыковедческое открытие, хотя, казалось бы, очень простое.
Например, сейчас киномузыка задает тон, от кино все питается, — и от этого возникают определенные тенденции в классической музыкальной сфере. Когда-то такой питательной средой была опера, и из нее возникла классическая симфония. Потом, во времена Шуберта, это был романс, текст, и уже от этого оттолкнулась вся романтическая музыка, сам Шуберт, Шопен и так далее. Опера продолжала развиваться, и в этот камин подбросили дровишки Вагнер, Верди, и она опять видоизменилась.
Вот такие вещи рассказывала Конен, но, конечно, гораздо лучше, подробнее и умнее, чем в моем пересказе.
У Валентины Конен есть еще потрясающий опус — «Рождение джаза». Она рассказывает о том, как вообще возникла эта музыка, в какой среде джаз зародился, и гениально рассказывает. В этом году мы празднуем столетие российского джаза, а вообще-то джаз возник в конце XIX столетия в борделях Нью-Орлеана. Вообще, все, что она написала, в том числе монографии по композиторам (Монтеверде, Шуберт), очерки по истории зарубежной музыки, — грандиозно всё. Талантливый человек.
Борис Асафьев: «Глинка», «Чайковский», «Стравинский»
Еще один потрясающе талантливый автор — Борис Асафьев. Его монографии о Глинке, Чайковском, Стравинском, — классика. И он, между прочим, — единственный академик в истории музыки, вообще в музыковедении. У него довольно интересный, можно сказать, несовременный стиль, который при этом заставляет нас всех завидовать, что мы как-то поздновато родились. Потому что это было поколение невероятно образованных людей. Читаешь и думаешь: «Боже, откуда такая память? Откуда такие знания?» А потому что ничем лишним люди не занимались, занимались предметно тем, чем хотели, и получалось потрясающе.
Марк Арановский: «Музыка Шостаковича»
Еще есть автор — Марк Арановский, прекрасный музыковед, уже не столько популяризатор, а в некоторой степени аналитик. У него есть замечательная монография, посвященная музыке Шостаковича, которая позволит вам понять, что же такое Шостакович. Кстати, вот у вас вышла замечательная книга про Сергея Прокофьева Марины Раку, а вы, может быть, не знаете, что музыка Прокофьева чисто музыкантски намного богаче, чем у Шостаковича, она разнообразнее, она очень спонтанная. А Шостакович в сравнении с ним словно бы бьет в одну точку.
Еще древний грек Архилох говорил, что есть люди, которые знают много разных вещей, это Прокофьев, например. А есть те, кто знает одну большую вещь. Вот Шостакович знал одну «большую вещь» — права человека, свобода, протест против насилия, против унижения личности, за ее достоинство. И эта «большая вещь» его просто жгла на протяжении всего его творчества. Сейчас он на Западе стал даже более популярен, чем Прокофьев. Потому что «легче» же слушать одну большую вещь, чем много разных вещей. Иногда так бывает. И вот о том, почему у Шостаковича такая музыка, Марк Арановский замечательно писал.
Норман Лебрехт: «Кто убил классическую музыку»
Я еще очень люблю, когда пишут про деньги. Музыкальное искусство и касса, музыкальное искусство и деньги. Вот, например, есть такая известнейшая книга Нормана Лебрехта «Кто убил классическую музыку». И там очень интересно раскрываются отношения музыки и шоу-бизнеса, академической музыки и других музык, и денег, и стоимости, и всего, что крутится вокруг денег в академическом музыкальном искусстве. Страшно интересное и нужное чтение.
Марина Раку
Все выбранные мной книги написаны композиторами. Хотя они в первую очередь занимались музыкой, но иногда выступали в качестве комментаторов своих произведений, иногда чужих, так что так или иначе все они хорошо владели пером. В любом случае вы получите удовольствие от литературы. Но это еще такая литература, которая открывает самый прямой путь к музыке. То есть, мы начинаем понимать, во-первых, «из какого сора» растет эта самая классика; из каких, может быть, порой совершенно не осознаваемых самим автором импульсов и впечатлений. А во-вторых, мы видим, что сами композиторы хотели в свою музыку вложить, какие задачи они перед собой ставили. Таким образом мы получаем доступ сразу и к бессознательному и к сознательному уровням композиторского мышления. И распутывать этот узел очень интересно: что они хотели сказать, что они не осознавали и что в результате получилось на этом перекрестке.
Конечно, эти книги еще очень важны тем, что в них проступает эпоха. Каждая из них очень многое говорит о своей эпохе. И это имеет не только исторический интерес, потому что мы живем в таком спрессованном времени — одновременно в будущем, настоящем и прошлом. Они как бы сосуществуют в нашей сегодняшней жизни. И вот ощущение этого присутствия нам дают книги, в которых звучат живые голоса гениальнейших людей своего времени.
Итак, я уже всех заинтриговала, можно выложить карты — кого именно из композиторов я прежде всего рекомендую почитать.
Дневники Сергея Прокофьева
Мы узнаем невероятно много о грандиозной и бурной эпохе, в которой судьба поселила Прокофьева, из его дневников. Он их начал вести еще подростком в Петербурге до Первой мировой, а прекратил перед возвращением в сталинскую Россию, видимо, опасаясь чужих глаз. И возил эти тетрадки с собой по разным странам и континентам. Кого только мы не встретим на их страницах, и какое живое ощущение тогдашних России, Японии, США, Франции или СССР они передают! Прокофьев вообще в юности выбирал, кем ему стать — писателем или музыкантом, но когда мы читаем его сохранившиеся рассказы и стихи, мы понимаем, что, предпочтя музыку, он все сделал правильно. До сих пор он остается одним из самых исполняемых композиторов ХХ века, но мировая слава его продолжает расти. Однако, мне представляется, что как литератор он тоже нашел себя, и именно в жанре дневников: это невероятно занимательное повествование, от которого невозможно оторваться. Их можно перечитывать годами и всегда находить что-то новое, испытывая настоящее наслаждение от общения с этим очаровательным, легким, остроумным, прямодушным, живым и ярким собеседником. По правде говоря, все мы в жизни ищем такого.
Письма Густава Малера
Почему я рекомендую вслед за чужими дневниками почитать еще и чужие письма? Потому что в малеровских письмах странный и непредсказуемый в своей железной логике автор лично свидетельствует о тайне рождения музыки. Он делает это с откровенностью настоящего романтика, который наблюдает за тем, как в нем самом совершается чудо. Оно, несомненно, божественного происхождения (по крайней мере, Малер считал именно так), но имеет, как можем убедиться из тех же писем, абсолютно человеческую природу. У истоков его вдохновения — ужас близости смерти, неотступность одиночества, безраздельная власть грешной женщины, словом, весь тот набор маний и фобий, с которым он однажды оказался на кушетке Зигмунда Фрейда. Но музыка Малера так нужна нам как раз потому, что она является откровеннейшим портретом человека — всего, что у него болит, в чем он разуверился, и во что он еще верует. Мы в этом портрете узнаем себя. А письма композитора, став как бы частью его музыкальных высказываний, их дополняют и разъясняют. Они образуют с ними единое музыкально-поэтическое целое, открывая вход в малеровскую вселенную.
Игорь Стравинский. «Музыкальная поэтика» и «Хроника моей жизни»
И, наконец, Игорь Стравинский. Настоящее олицетворение понятий «современная музыка» и «современный композитор», хотя с момента его ухода минуло уже пятьдесят лет. Два его литературных труда — это и важнейшие свидетельства истории ХХ века. И не только музыки, хотя Стравинский был с головой погружен именно в композиторскую профессию. Если мы хотим лучше понять современное искусство как таковое, то нам — сюда. Здесь он пытается вывести законы создания «нового». И законы вневременные. Он рассуждает о «музыках» разных эпох, находя в них импульсы будущего. Все давно знакомое «классическое» начинает звучать в его словесной интерпретации совершенно по-новому — свежо, остро, оригинально. Вместе со студентами Гарварда, для которых он читал лекции по музыкальной поэтике, мы совершаем захватывающий экскурс в историю композиторских идей, а затем можем заглянуть и в историю людей — уникальных творцов, образы которых он воскрешает в своей хронике. И та эмоциональная сила восприятия и огромное интеллектуальное напряжение, с которыми он это делает, полностью захватывают читателя. Прекрасная тренировка для мозгов и уникальный пример жизни, обгоняющей время.
Ярослав Тимофеев
Борис Асафьев. «Симфонические этюды»
Высшая школа музыкального анализа, в которой невозможно перенять стиль учителя, но можно настроить свой слух и мозг на стереоскопическое (и стереофоническое) восприятие музыки. Эта книга — концентрат научного вдохновения. Впрочем, даже не всегда научного — иногда кажется, что это не столько литературные этюды, сколько партитура, в которой ноты заменены словами.
Кшиштоф Мейер. «Шостакович»
Кшиштоф Мейер нашел поразительно точную интонацию для рассказа о самом трагедийном и самом политизированном советском композиторе. Едва ли не вся новая литература спекулирует на теме «художник и власть», зачастую превращая ее в главный инструмент познания Шостаковича. Мейер отнюдь не избегает этой темы, но в каждой строке чувствуется, что главное для него — не «усы Сталина», а музыка гениального композитора, успешно пережившая и своих гонителей, и всю свою эпоху.
Николай Набоков. «Багаж»
Остроумные и непредсказуемые мемуары со множеством лакомых историй и анекдотов внутри. Композитор Николай Набоков держит фамильную марку литературного слога и в полной мере использует свое персональное преимущество — опыт личного общения с великими, включая Сергея Дягилева, Игоря Стравинского, Сергея Есенина, Джорджа Баланчина и Уистена Одена. Каждому из них в «Багаже» отведен отдельный шкафчик со скелетами.
