По количеству картин в коллекции «отшельник из Экса» опередил всех. За семь лет Иван Морозов собрал настоящий музей Сезанна, представив каждый из периодов его творчества. Подобную слабость Сергей Щукин питал к Матиссу, которого покупал с еще большим размахом. Щукин признавался, что ему надо прожить с картиной по меньшей мере год, чтобы понять ее. Сергей Иванович говорил, что иной художник «очень часто с первого взгляда не нравится, даже отталкивает, порой несколько лет не признаешь его талант, но потом постепенно глаза открываются». Морозов к Сезанну подходил неспешно. Пейзаж с равниной у горы Святой Виктории он впервые увидел в 1904 году. «Здесь мы касаемся совершенно иного чем искусство греков, Ренессанса, Мане и Шаванна. Мы в области, близкой к неумелым фрескам первых христиан, византийским миниатюрам, здесь мы далеки от желания украшать, радовать, услаждать… Артист другой эпохи, другого склада ума, чем мы. Чтобы вполне оценить его, мы должны многое забыть, от многого отказаться. Чувствуешь, что перед жизнью он становится прямо лицом, забыв все, охваченный весь новым впечатлением», — записал на полях каталога Сергей Виноградов, вместе с которым Морозов осматривал зал Сезанна на Осеннем Салоне. Пейзаж этот коллекционер купит три года спустя, под впечатлением от посмертной выставки художника.
Иван Абрамович отнюдь не был склонен принимать решения моментально. Морозов принадлежал к категории людей, которым нужен диалог: прислушиваясь к компетентным советчикам из числа друзей-художников, он словно проверял правильность своего выбора. На первых порах его постоянным консультантом был Сергей Виноградов, изредка эта роль доставалась Игорю Грабарю или Валентину Серову. Из маршанов особым доверием у Морозова пользовался Амбруаз Воллар. Уверяют, что, опускаясь в мягкое кресло на рю Лаффит, нетерпеливый русский клиент просил показывать только те работы, которые сам торговец считал лучшими. А Сергей Щукин, напротив, доверял исключительно собственному глазу и просил показать все, что есть.
Торговец картинами не должен сомневаться в художнике, на которого ставит. От этого во многом зависит коммерческий успех. Если верить Теодору Дюре, то Воллар, сумевший при посредничестве сына Сезанна выкупить больше 200 полотен его отца, потратил на них бóльшую часть своих сбережений. В 1895 году Воллар устроил выставку художника (а затем еще две подряд), ставшую для большинства открытием. На ней, по словам Писсарро, были восхитительные вещи: «Натюрморты, безукоризненные по законченности, другие, очень проработанные, и все же брошенные не конченными, еще более прекрасные, чем первые; пейзажи, обнаженные, портреты, хоть не доведенные до конца, но действительно грандиозные и необыкновенно живописные, необыкновенно пластичные». Писсарро вспоминает, что Дега и Моне купили тогда «несколько сногсшибательных вещей», а сам он обменял свой плохонький пейзажный этюд «на чудесных Купальщиков и автопортрет Сезанна».
У Морозова будут и Купание, и Автопортрет, и один из тех самых незаконченных портретов, так восхитивших Писсарро. Купить Портрет мадам Сезанн в оранжерее сразу не получилось: сын художника Поль, у которого Воллар методично выкупал работы отца, расставаться с портретом матери не торопился. Но Морозов умел терпеливо ждать и в итоге получал желаемое. Портрет мадам Сезанн, один из 27 портретов Гортензии Фике, успевший за это время побывать на выставках в Берлине, Лондоне и Вене, попал на Пречистенку в 1911 году. Морозову он обошелся в 35 тысяч франков. Во столько же оценил Воллар Голубой пейзаж и Сцену в интерьере. Дороже Сезанна в те годы в Париже стоили разве что Ренуар и Дега.
Никого не удивляло, когда Морозов вдруг привозил в Москву раннюю вещь мастера, а вовсе не «работу самого последнего толка». Поскольку он не просто покупал картины, а собирал собственный музей (хотя до конца и не признавался себе в этом), «нанизывая» один шедевр за другим, то считал важным представить весь диапазон творческих исканий мастера. За семь лет Воллар продаст Морозову 15 полотен Сезанна, в том числе две ранние работы в жанре «в комнатах»: Сцену в интерьере и исполненную в «романтической» манере Девушку у пианино. Увертюра к «Тангейзеру». Натюрмортов, в которых, как уверял критик, лучше всего выразилась душа Сезанна, у Морозова тоже было два: Натюрморт с драпировкой, одна из лучших сезанновских композиций с фруктами на белой крахмальной скатерти, и Персики и груши — для этой картины Борис Терновец, первый куратор национализированного морозовского собрания, выделит самое почетное место, повесив ее над диваном, как икону в красном углу.
Осень 1909 года стала для Морозова, без преувеличения, «сезоном Сезанна», когда в Москву прибыло сразу семь полотен художника. Иван Абрамович выбирал работы, которые были ему нужны для полноты коллекции, и не считался со средствами. Импрессионистическую Дорогу в Понтуазе он найдет у Дрюэ, а у Воллара — Купание, Цветы и Курильщика, прежним владельцем которого был один из первых ценителей творчества Сезанна Огюст Пеллерен. Гору Святой Виктории Морозов тоже купит у Воллара, после чего у него будет уже две картины со знаменитой горой — этот потрясающий вид Сезанн писал из года в год. Художник не особенно заботился о своих работах и часто хранил их скрученными в рулоны, так что холст был довольно сильно поврежден, но это Морозова не смутило. Спокойно отнесся он и к царапинам на Цветах. Прекрасный натюрморт изувечил вовсе не безумный зритель, возмущенный бессмысленной мазней, как полагают многие, а сам художник, который рвал и калечил собственные произведения. Цветам еще повезло. Сезанн успел лишь процарапать краску обратным концом кисти, но сжалился над картиной, вспомнив о висевших над его кроватью Цветах Эжена Делакруа. Все, кто побывал у Сезанна в Эксе, вспоминают акварель Делакруа, которой художник необычайно дорожил и держал у себя в спальне — в отличие от вольной копии с нее, доставшейся Ивану Морозову.
Еще до визита к Воллару Морозов успел навестить Дюран-Рюэля, в галерее которого появлялся все реже и реже. «Побывал я уже здесь почти у всех продавцов картин. У Durand-Ruel положительно ничего нет, скука невозможная», — жаловался он еще год назад Остроухову. Дюран-Рюэль чувствовал, что теряет клиента, охладевшего к импрессионистам: за прошедший год ему удалось продать Морозову одно-единственное полотно Ренуара. Конечно же, он знал об увлечении русского Сезанном и Гогеном, которых тот регулярно покупал у Воллара, а ведь они с Волларом когда-то покупали Сезанна по 150– 250 франков. Но те времена давно прошли, художник поднялся в цене. Имело смысл выкупать уже проданные картины, чтобы перепродать их новым состоятельным любителям. Накануне появления в Париже Ивана Морозова Дюран-Рюэлю как раз удалось получить двух отличных Сезаннов из Нью-Йорка.
С картинами решила расстаться вдова «сахарного короля» Луизин Хэвемайер. Почистить собрание ей посоветовала верная подруга — американская художница Мэри Кассат. Юная Луизин Элдер — будущая мадам Хэвемайер — встретилась с Кассат в далеком 1874 году в Париже, куда приехала с матерью и сестрами. Когда Луизин приедет сюда второй раз, Мэри Кассат приведет ее в лавку Папаши Танги на рю Клозель, где молодая американка купит прекрасную пастель Дега. После того как в 1883 году Луизин выйдет замуж за Генри Осборна Хэвемайера, они с мужем начнут активно покупать произведения искусства. Благодаря Кассат, которая стала их главным консультантом (в точности, как Виноградов у Морозова), к середине 1890-х годов американцы увезут за океан шедевры Курбе, Мане, Моне, Дега и Ренуара. После скоропостижной кончины обожаемого супруга Луизин пребывала в глубокой депрессии, чем, как она уверяла в своих воспоминаниях, и воспользовался Дюран-Рюэль, уговоривший ее продать Мост через Марну в Кретее и Автопортрет в каскетке. На самом же деле, к решению расстаться с картинами мадам Хэвемайер склонила ее наставница Мери Кассат, решительно изменившая свое отношение к Сезанну. На склоне лет преданная соратница импрессионистов сочла, что его искусство оказывает вредное влияние на молодых художников, чье новаторство она отказывалась принимать. Кассат не только продала нескольких своих Сезаннов, но и убедила подругу последовать ее примеру.
Дюран-Рюэль четверть века работал с супругами Хэвемайер. Он искал и находил картины, которые те мечтали иметь в коллекции, а потом помогал их продать, когда клиенты принимали решение избавиться от них. Это была рутинная практика. «Я рад, что мы смогли так быстро продать двух Ваших Сезаннов, поскольку, несмотря на шум вокруг имени этого художника, покупателей на его работы пока еще очень мало, особенно если те не отличаются высоким качеством. Только в Германии и России за них дорого платят, что мне не совсем понятно». Известив Луизин Хэвемайер об успешной продаже, Дюран-Рюэль не стал вдаваться в подробности, которые ей вскоре стали известны. Через две недели после прибытия картин в Париж ее Сезанны были проданы русскому коллекционеру за 30 тысяч франков. Сама мадам Хаэвемайер от этой сделки получила ровно половину. Дружеские отношения между Луизин Хэвемайер и Полем Дюран-Рюэлем вскоре восстановились. А вот сотрудничество последнего с русским коллекционером, столь плодотворное для обеих сторон, напротив, на Сезанне Хэвемайеров завершилось. Галерея, в которой Иван Морозов весной 1903 года сделал свои первые покупки, лишилась лучшего русского клиента. Однако Иван Абрамович продолжал покупать Сезанна. Попав в очередной раз в особняк на Пречистенке, критик Сергей Маковский обратил внимание на стену с работами «отшельника из Экса». Картины были развешены в два ряда, с равными промежутками, поэтому гостю сразу бросилось в глаза пустое место с краю. Морозов же спокойно объяснил, что здесь он собирается повесить «голубого Сезанна» и уже давно присматривает работу последнего периода творчества художника, но все никак не может выбрать достойную своего собрания вещь. Больше года отведенное для картины место пустовало.
История с покупкой «голубого Сезанна» — характерный пример морозовского подхода к коллекционированию: в упорных поисках нужной работы он доходил до абсурда, не занимал место на стене, точно зная, какая именно работа должна там появиться рано или поздно. «И. А. Морозов действительно умеет (а это умение так ценно!) приобретать работы, самые яркие и выражающие данного автора, и если надо, умеет быть терпеливым, как никто, долго выжидая случая приобрести облюбованную работу, выискивая годами в мастерских художников и в лавках marchands de tableaux “нужный” холст, какой-нибудь “недостающий” образец любимого мастера», — напишет Сергей Маковский.
В каталоге посмертной ретроспективы Сезанна Иван Морозов поставил против № 54 жирный знак вопроса. Три года спустя вопрос был снят. Пустовавшее место на стене занял Голубой пейзаж. «Когда будут окончательно распроданы собрания Пеллерена и Воллара, чтобы судить о творчестве великого гражданина Экса, придется из Парижа ездить в Москву». Не случись 1914-го, а за ним и 1917 года, предсказание Сергея Маковского несомненно сбылось бы.
