Усадьба коллекционера Ивана Морозова на ул. Пречистенке, 21 была одним из немногих московских владений, уцелевших после пожара 1812 года. Выстроенная в 1810 году для генерал-майора А. А. Тучкова, в течение XIX столетия она несколько раз переходила из рук в руки, а главный дом перестраивался. В последний раз это случилось в 1871 году, когда архитектор Петр Кампиони расширил главный дом и украсил фасад декорацией в стиле псевдобарокко. Приглашенный новым владельцем архитектор сумел осовременить дом с редкой деликатностью. Уже неактуальная пышность эклектичного убранства 1870-х годов исчезла, уступив место интерьеру в духе модерна. Анфиладу залов украсили картины — ничего другого им не требовалось. А вот в Музыкальном салоне на стены прямо-таки просилась роспись.
Внутри старинный особняк оставался точно таким же, каким он в 1899 году достался Ивану Абрамовичу, купившему его у вдовы дядюшки, Давида Абрамовича. Но картины, которыми увлекся хозяин, постепенно завладевали домом, поэтому новому владельцу пришлось пойти на целый ряд переделок. Модному московскому архитектору Льву Кекушеву было поручено ликвидировать все имевшиеся в интерьере излишества, чтобы парадная анфилада приобрела нейтрально-музейный вид.
Барочную лепнину и прочие украшения в залах второго этажа решили убрать вовсе, сохранив лишь деревянные панели в готической столовой и кабинете. Кекушев предложил обить стены серо-зеленым полотном, что тут же придало залам благородный и строгий вид. В самом большом из залов, так называемом Музыкальном, или Концертном, салоне, помимо лепнины были сняты антресоли — это позволило увеличить высоту потолка до шести метров. Высокий стеклянный фонарь, сооруженный в крыше, стал последним штрихом: теперь Музыкальный салон освещался естественным солнечным светом, что в московских особняках было редкостью.
Иван Абрамович начал поиск декоратора, но так и не смог подобрать подходящей кандидатуры. Михаил Врубель, исполнивший панно для его кузенов — Фауста и Маргариту для дома Алексея Викуловича во Введенском переулке и День, Утро и Вечер для «готического дворца» Саввы Тимофеевича на Спиридоновке, был тяжело болен. Виктора Борисова-Мусатова, который мог бы справиться с такой задачей, и вовсе к тому времени не было в живых.
Строительные работы в особняке на Пречистенки были в разгаре, когда Морозов осматривал парижский особняк члена Французской академии, министра правительства и обладателя превосходной коллекции французского искусства XIX века барона Дени Кошена. Декоратором парижского аристократа был не кто иной, как Морис Дени. Исполненные художником панно и витраж произвели на московского гостя сильное впечатление. Мало кто в Москве мог позволить себе пригласить иностранную знаменитость, но не Иван Морозов. За один только 1907 год коммерции советник Морозов потратил на картины 210 тысяч. Это не считая 130 тысяч, в которые должна была обойтись декорация Дени.
Заказчик высказал пожелание, чтобы Музыкальный салон был расписан сюжетами из классической мифологии. Художник предложил историю Психеи, пересказанную Апулеем в его знаменитом произведении Метаморфозы, или Золотой осел. Морозов не возражал. Таинственная повесть о соединении Души с Любовью (то есть Психеи с Амуром) идеально подходила для музыкального зала «по своему идиллическому и полному тайны характеру». Старинную легенду французский живописец собирался «переложить на современный лад», скомпоновав в пяти сценах — громадных панно, каждое размером 4 × 3 метра. К работе он готов был приступить немедленно.
«Я уже размышлял о сюжетах, которые мне хотелось бы избрать для заказанных Вами декоративных панно… И вот мне показалось, что история Психеи идеально подходит… и я скомпоновал пять сцен, совершенно отличных от рафаэлевских в Фарнезине (вилла в Риме), но тем не менее вполне согласных с рассказом Апулея, — написал заказчику Морис Дени в ответ на присланные фотографии зала. — Я вместе с семьей нахожусь у Лаго Маджоре и хочу поработать здесь над эскизами Психеи, уже начатыми в Сен-Жермен; я взял их с собой, чтобы украсить пейзажами Италии».
Письмо Мориса Дени с просьбой формально подтвердить заказ и дать полную свободу действий доставили на Пречистенку накануне венчания.
27 июля 1907 года потомственный почетный гражданин Иван Морозов и дворянка Евдокия Кладовщикова, в прошлом хористка из ресторана «Яр», тихо обвенчались в соседней церкви. Директор Тверской мануфактуры, старшина Купеческого клуба Иван Абрамович Морозов жену обожал. Не исключено, что именно в преддверии свадьбы он решил заказать французу Морису Дени живописные панно. Предложенный живописцем любовный сюжет вполне мог быть посвящен новой хозяйке особняка.
Дени удалось закончить все пять панно меньше чем за год. Справиться с огромными холстами в такие сроки в одиночку ему было не под силу, поэтому пришлось прибегнуть к помощи подмастерьев, о чем он впоследствии будет жалеть. Во время визита в Москву художник попытался приглушить их излишне резкий колорит, прописав отдельные участки панно прямо на месте. По возвращении во Францию Дени, не прибегая к помощи подмастерьев, исполнил еще два больших панно, четыре узких панели и два бордюра. «Гармонизация и слитность с архитектурой» обошлись заказчику недешево. В итоге декорация Музыкального салона стоила Морозову 70 тысяч франков, не считая 60 тысяч, заплаченных Майолю за четыре бронзовые статуи, не говоря уже о расписных керамических вазах и новой мебели.
Панно первое. Пролетающий Амур поражен красотой Психеи
В неглубокие ниши между большими панно Дени решил поместить узкие вертикальные панели с фигурами целящегося из лука Амура и Психеи. Художник исполнил их в технике гризайль — монохромной живописи, имитирующей скульптурный рельеф. Найденный живописцем ход позволял незаметно перейти от иллюзорных фигур на стенах к фигурам объемным — четырем кариатидам, фланкировавшим арку свода.
Ведущую в соседний зал дверь, над которой появилось большое горизонтальное панно, Дени обрамил узким цветочным бордюром.
Морозов безропотно принимал все предложения художника. Идея поставить по углам большие керамические вазы Ивану Абрамовичу понравилась. Расписать их обнаженными женскими фигурами Дени брался сам. Зная любовь Морозова к скульптуре, художник также предложил украсить зал большими бронзовыми статуями, а их исполнение поручить его другу скульптору Аристиду Майолю.
Перед отъездом Дени отдал последнее распоряжение — удалить из Музыкального салона прежнюю мебель. Он даже успел набросать эскиз новой обстановки и сделать набросок ее обивки, в тон панно. Прежнюю, причем «очень недурную по вкусу» мебель, как выразился Сергей Виноградов, вскоре убрали и поставили вдоль стен белые, «ужасно неудобные» банкетки-диванчики, обитые белым с позолотой шелком: сиденье располагалось страшно низко, зато спинка и подлокотники были сделаны высокими. Но стилистически они отлично вписались в ансамбль салона.
Панно второе. Зефир переносит Психею на остров Блаженства
Срежиссированный французским художником ансамбль Музыкального салона впечатлял: огромные живописные панно, бронзовые фигуры обнаженных майолевских дев, Помоны, Флоры, Весны и Лета, вазы на подставках, изысканная, немного театральная мебель. Всё вместе выглядело эффектно, только вот сами персонажи некоторым казались слишком слащавыми из-за колорита первых пяти панно, притушить излишнюю резкость которых Дени до конца так и не удалось, как он ни старался.
Хотя князь Сергей Щербатов сравнил панно с «розовой карамелью», а Александр Бенуа считал, что Дени «явно сфальшивил» в Истории Психеи, у большинства морозовских гостей Музыкальный салон пользовался невероятным успехом. «Изящные розы, нежная зелень, яркие фиолетовые и легкие, прозрачные голубые тона. Какую радость, какой мир насадил Морис Дени в этом светлом и богатом доме. Точно ему удалось зафиксировать среди русской зимы воспоминание о греческой или, пожалуй, скорее о французской весне», — не мог скрыть восторг бельгийский поэт и драматург Эмиль Верхарн, посетивший морозовский особняк накануне войны.
Скульптуры для Музыкального салона были заказаны Аристиду Майолю, которого немецкий искусствовед Юлиус Мейер-Грефе в своей Истории нового искусства назвал «единственным из скульпторов, способных создать пластику, созвучную с декорациями Мориса Дени». По условиям контракта скульптор не имел права делать повторения: статуи должны быть уникальными. Майолю позволялось сделать по одной отливке каждой фигуры, причем не в полный рост, а лишь погрудно. Впрочем, после смерти Морозова это условие было нарушено и статуи неоднократно повторялись в бронзе.
Аристид Майоль, Помона, 1910
Первым, кто увидел законченные в гипсе статуи в мастерской скульптора, был Валентин Серов. Помону — женщину с яблоками — художник счел великолепной, назвав скульптуру самобытной и совершенной.
Во времена Морозова статуи стояли по углам зала, как и предложил Морис Дени. Установленные на высоких, почти в рост человека, постаментах майолевские девы перекликались с кариатидами, поддерживавшими свод Музыкального салона. В конце 1920-х годов бронзовые скульптуры переставили в соседний зал, поставив по бокам двери, над которой поместилась последняя из купленных коллекционером картин Дени — Зеленый берег моря. Перро-Гирек (Пастухи).
В 1918 году коллекция Морозова была национализирована и в 1928 году произошло объединение щукинского и морозовского собраний в единый Государственный музей нового западного искусства на Пречистенке, 21. После закрытия музея его коллекция была передана Государственному Эрмитажу и Государственному Музею изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. В 1948 году в усадьбе разместился Президиум Академии художеств и Научно-исследовательский институт теории и истории изобразительных искусств.
При активном содействии президента Российской академии художеств З. К. Церетели в конце 1990-х годов была проведена полная реставрация главного здания, восстановлен фасад и исторические интерьеры.
Из книги Наталии Семеновой «Коллекции Ивана и Михаила Морозовых»
