Отправимся в город Агуаскальентес, расположенный в центральной Мексике. 1777 год. Донья Жозефа Перес Мальдонадо (род. в 1736), 41-летняя мать шестерых детей, лежит на высокой кровати. Сзади ее поддерживает монах-францисканец. Хирург, дон Педро Мейе — француз, который получил медицинский диплом в Монпелье, а потом эмигрировал в Новую Испанию, — удаляет ей левую грудь, пораженную раком. Льется кровь. Рядом стоит ассистент с ножницами, еще два монаха и четыре женщины — видимо, члены семьи больной. Перед нами самое раннее свидетельство мастэктомии, сохранившееся в Новом Свете.
В тексте, который приводится в нижней части изображения, донья Жозефа благодарит за успех операции святейшего Христа из Дуба (El Señor del Encino — распятие, за несколько лет до того обнаруженное внутри старого дерева) и Деву Марию из Пуэбло. Под этой надписью идет вторая, более мелким шрифтом. Из нее мы узнаем, что меньше чем через два месяца донья Жозефа все равно скончалась. Хирургия оказалась не в силах ее спасти.
Эта вотивная картина выделяется из ряда подобных даров, которые приносили в церкви Новой Испании, тщательностью проработки деталей — интерьера состоятельного дома и одежд персонажей. И еще больше тем, что здесь нет высших сил, которые из небесной выси явились бы на помощь донье Жозефе или хотя бы внимали ее мольбе. Христос и Дева Мария присутствуют только в виде раскрашенных и одетых статуй, расставленных на домашнем алтаре, и нескольких иконок, висящих на стенах.
Этот алтарь ясно говорит о том, на чью помощь она уповала. В центре стоит распятие. Это и есть Христос из Дуба. Крупная статуя Девы Марии из Пуэбло (в белом), держащая Иисуса (в красном). Рядом еще несколько изображений Богоматери — маленькая Дева Мария из Сан-Хуан-делос-Лагоса, которую можно узнать по синему плащу, белому кружевному воротнику и короне. Этот образ представлен в комнате доньи Жозефы еще дважды — в прямоугольной рамке справа над алтарем и в овальной — над дверью. В католическом благочестии, особенно в культе Девы Марии, было очень много локального. Верующие — и в Мексике, и в Европе — обращались не к Деве Марии вообще, а к ее конкретному воплощению, связанному с конкретным местом, — почитаемой статуе, фреске или алтарному образу.
Вотивная картина доньи Жозефы напоминает о том, что традиционное католическое благочестие и надежды на (современную для того времени) медицину были вполне совместимы. Конечно, в Средние века многие клирики критиковали упование на врачей и призывали страждущих сразу же прибегать к духовным средствам: покаянию, посту, молитве, силе таинств и вотивным дарам. Этот дискурс, связанный с частым бессилием медиков, стремлением духовенства превознести силу небесных патронов и гарантировать свою монополию на истину, все же не был господствующим, а в Новое время и вовсе отошел на второй план. На бессчетных вотивных табличках мы видим врача, который осматривает больного или делает операцию — иногда в госпитальном зале, но чаще дома у пациента.
Такие таблички и другие типы ex-voto даровали святым, чтобы поблагодарить их за чудо. Но что считали чудом? Не на уровне определений, которые предлагали богословы, а на уровне ощущений верующих и повседневных практик. Конечно, если тяжелобольной внезапно выздоравливал, немой обретал речь, парализованный начинал ходить, корабль, который уже почти ушел под воду, все-таки оставался на плаву, а преступник, которого вели на казнь, вдруг получал помилование, это было нетрудно назвать вмешательством высших сил.
Однако судя по вотивным картинам и записям в регистрах, какие вели при многих святилищах, чудесами часто именовали события, которые вполне могли обойтись без вмешательства свыше.
К примеру, горит дом или амбар. Со всех сторон бегут люди с ведрами, ставят лестницы, заливают огонь. А вверху на происходящее взирает св. Флориан — небесный заступник от пожаров, покровитель огнеборцев. Огонь потушили люди, но их успех приписывали помощи святого. Без него они не справились бы. Ту же логику часто применяли к работе врачей и хирургов. Разве они могли бы спасти больного без содействия Господа? Нет, значит, успех операции — тоже чудо.
В XIX веке, в эпоху секуляризации и отмирания многих традиций, вотивные картинки, заполнявшие церкви и часовни, начали все чаще интересовать не паломников, а этнографов и историков, писателей и поэтов. Для них визуальные послания небесам превратились в ценные свидетельства народной культуры и отражение повседневной жизни прошлого. В эту эпоху и в Европе, и в Латинской Америке стал набирать силу национализм современного типа. Национально мыслящие интеллектуалы воспевали особость своих народов, требовали их политической независимости (если те ее не имели) и с увлечением апеллировали ко всему древнему, локальному и «посконному».
Немецкие романтики видели в вотивах те же проявления духа, что и в крестьянских песнях или сказаниях. Они покупали ex-voto и порой описывали их в своих произведениях. Это заинтересованное отношение контрастировало с презрением к грубым поделкам, которое в ту же эпоху было характерно для многих образованных клириков, чиновников и интеллектуалов, скорее верных духу Просвещения. Например, еще в начале XIX века в Баварии книги чудес запрещали как рассадники суеверий, а вотивные образы из некоторых немецких церквей предлагали убрать или в лучшем случае отправить в отдаленные миссии, чтобы «просвещать язычников».
Поэт Генрих Гейне в 1827 году опубликовал стихотворение «Паломничество в Кевелар», полностью посвященное вотивным практикам. Хотя он сам никогда не бывал в этом центре поклонения Деве Марии, его завораживали народные традиции. В стихотворении рассказывается история юноши Вильгельма, который слег в постель от печали по умершей подруге Гретхен. Мать уговорила его совершить паломничество и преподнести Богоматери восковое сердце, чтобы избавиться от снедающей душу тоски. По пути в Кевелар юноша встретил других паломников:
Несут больные люди
Свои обеты ей.
Из воска ноги, руки
Нет средства их верней
…
Из воска отдаст руку,
Там рана заживет,
Из воска отдаст ногу,
В ней сразу боль пройдет.
(Перевод С. Зотова.)
В конце концов Царица небесная исполнила его просьбу. Вильгельм умер и смог избавиться от страданий.
В 1878 году это стихотворение вдохновило композитора Энгельберта Хумпердинка написать на его основе балладу, а в 1921 году шведский режиссер Иван Хедквист даже снял по нему фильм.
Кто-то искал в ex-voto правду народного духа и искренность народной веры. Этот взгляд был в целом обращен в прошлое. Но те же вотивы могли заинтересовать тех, кто, напротив, мечтал о будущем.
Некоторые художники-модернисты разглядели в изображениях, которые было принято считать грубыми и безыскусными, противоядие от условностей буржуазного искусства и мертвящего академизма, простоту и экспрессию.
В 1912 году Василий Кандинский в альманахе-манифесте «Голубой всадник» восхищался тем, как народные художники ясно выражают свою мысль. Все благодаря тому, что они не обучены «правильному», то есть академическому изображению человека и природы, а потому искренни. Неумение — путь к прозрению.
В книге были приведены пять вотивных картин из приходской церкви в Мурнау. Кандинский сравнивал их с работами Анри Матисса, Анри Руссо и других авангардистов, а также с русским иконами, лубками и китайской живописью.
Табличка, созданная для доньи Жозефы, по своему исполнению была столь же далека от народных картинок, как ее богато обставленный дом — от крестьянской хижины. Тем не менее и она привлекла внимание художников левых взглядов. В 1938 году во время пребывания в Мексике ее приобрел французский поэт-сюрреалист Андре Бретон. Сохранилась фотография, на которой он сидит в студии живописца Диего Риверы в Сан-Анхеле, а эта табличка стоит у стены — рядом с работами Фриды Кало, художницы и жены Риверы.
В 1932 г. во время пребывания с мужем в Детройте Кало забеременела, но не смогла доносить ребенка и оказалась в больнице. На этой картине она говорит о своей боли и сыне, который так и не появился на свет.
Сама Кало коллекционировала ex-voto. Запечатленные на них несчастья, катастрофы и болезни перекликались с ее собственным тяжелым опытом. В возрасте 18 лет она попала в автомобильную катастрофу, которая надолго приковала ее к постели. Она прошла через множество операций, но на всю жизнь осталась инвалидом. Многие ее работы, как, например, «Госпиталь Генри Форда», по визуальному языку похожи на вотивные таблички. Только на них уже нет ни Бога, ни святых, способных помочь. Лишь страдание.
В последний век история ex-voto устремилась по двум путям. Случай Мексики, страны, где католические традиции до сих пор так сильны, тут особо показателен, но речь далеко не только о ней. Первый путь — это, конечно, воспроизводство традиций: в прежних материальных формах или в ином, современном обличье. Большинство вотивных практик, которые восходят к Средневековью, а через него — к более древним религиям, и сегодня сохраняет свою актуальность во многих концах католического мира, особенно в странах Средиземноморья и за пределами Европы.
При этом в эпоху индустриального производства и массового потребления вотивы, сохранившие прежний религиозный смысл, все чаще приобретают новый облик. Прежде всего речь идет об экспансии фотографии и всевозможных форм (коллажей, рисунков, писем), которые люди создают сами, не покупая готовых ex-voto и не заказывая их у мастеров.
Важно, что рядом с дарами святым в церквях все чаще появляются предметы, которые свидетельствуют не столько о чуде и силе небесных заступников, сколько о любви людей к умершим близким. Их фотографии и посвященные им записки не обязательно теряют трансцендентное измерение. Принося изображение покойного или пропавшего без вести, человек поручает их заступничеству святых. Однако во многих случаях обращение к высшим силам отходит на второй план перед мемориальной функцией образа. Человек идет в храм с даром, чтобы сохранить память об усопших и рассказать людям о том, как те ему дороги.
Эти феномены размывают привычную роль вотивов и подводят нас ко второму пути их трансформаций в XX–XXI веках. Он связан с сохранением формы ex-voto при секуляризации их содержания. Вотивы, прежде всего мексиканские retablos, все чаще превращаются в художественное произведение, материал для стилизации, авторское высказывание.
В этом нет ничего удивительного. В конце концов ex-voto — это не только дар, материализация надежд, боли и благодарности, но и визуальное произведение, созданное на особом образном языке. Интерес к народной религиозности и эмоциональной экспрессии «наивного искусства» привел к появлению своего рода псевдо-retablos. Некоторые мексиканские retableros, а также художники, не писавшие традиционных вотивных картинок, стали создавать новые, гибридные образы. Картинки в стиле вотивов, предназначенные не для церквей, а для рынка, коллекционеров и туристов.
Многие из них, как и прежде, говорят о болезнях, несчастьях, бедности, а также тяготах эмиграции в США, насилии со стороны наркокартелей и опасной жизни в тюрьмах.
В них фигурируют те же небесные заступники, что всегда. Но появляются элементы сатиры или пародии, едва ли возможные в традиционных retablos. Их персонажами часто становятся маргиналы или (бывшие) отверженные: артисты бродячих цирков, проститутки, бандиты. Подобные изображения с симпатией представляют низы мексиканского общества, тех, о ком раньше вовсе не говорили. Перед нами не просто частные истории, а социальный комментарий в традиционной народной форме. Художественные вариации на тему вотивной эстетики.
Самый известный retablero, работающий в этом гибридном жанре, — Альфредо Вильчис (род. 1960) из Мехико. Он пишет и традиционные retablos, предназначенные в благодарность святым (в основном Деве Марии Гваделупской — главной покровительнице Мексики), и похожие на них картинки с непривычными сюжетами. По его словам, он испытал сильное влияние Фриды Кало и Диего Риверы.
Нелегальные мигранты чуть не задохнулись в кузове грузовика. Он вез их из приграничного города Ларедо (Техас, США), куда они перебрались из Мексики, дальше — в Сан-Антонио. Они благодарят Пресвятую Деву Сан-Хуанскую за свое спасение. На картинке мы видим, как их обнаружили и задержали.
На одной из его работ под одеялом лежат голые мужчина и женщина, а из-под кровати выглядывает второй мужчина — явно ее любовник. В надписи он благодарит св. Иуду Фаддея за то, что тот помог ему выбраться из трудной ситуации: приятель, с чьей женой он переспал, его не заметил. «Клянусь, что больше так не поступлю. Прости меня, тело — слабо». Секс, супружеская неверность, однополая любовь — такие картинки являют зрителю то, что в традиционном католическом обществе само по себе греховно, либо дозволено, но неизобразимо — тем более в церкви.
Обнаженный мужчина, лежа рядом с женой, благодарит Деву Марию из Хукилы за «Виагру», которая решила его проблемы с потенцией и спасла его брак.
На традиционных вотивах текст, даже если он написан художником, а не заказчиком изображения, говорит от первого лица — человек обращается к небесным заступникам. На работах Вильчиса звучит и его собственный голос. Картинка: улица в Мехико, девушка, стоящая у стены (мы сразу понимаем, что она проститутка), рядом с ней — сам Вильчис. И текст: «Я благодарю Магдалену за то, что разрешила ее нарисовать и рассказать о том, как ей живется… Я прошу св. Иуду Фаддея ее защитить…»
Мужчина благодарит «благословенные души чистилища» за то, что встретил проститутку, сумевшую разжечь его страсть: «Ее очарование и опыт придали мне уверенности и исцелили мой тяжкий недуг, от коего страдала моя мужская гордость. Теперь я снова без проблем могу удовлетворять жену, а она так и не узнала о моих визитах в этот дом удовольствий». Картинка датирована 1960 г. Учитывая, что Вильчис в этом году только появился на свет, дата явно фиктивная. Художник часто стилизует свои работы под retablos первой половины и середины XX в.
Субъект изображения тут не Магдалена, которая за что-то благодарит святого, а Альфредо, рассказывающий о ней и о себе. Смена перспективы переводит это изображение в новый регистр — художественного или социального высказывания.
Такие образы отталкиваются от привычных вотивных форм, представляют Богоматерь и святых, но по сюжетам и интонации выходят за пределы возможного в традиционном благочестивом жанре. В них много иронии, а их персонажи — проститутки, которые не каются, а говорят о достоинстве своего ремесла, покрытые татуировками бандиты, а порой даже призраки и инопланетяне — на традиционных церковных ex-voto просто непредставимы.
Вариации на тему вотивов пишут, конечно, не только в Мексике. В 2008 году серию таких работ создал барселонский художник Сержио Мора. Они посвящены семи смертным грехам. На одной из них мы видим молящегося человека с головой мультяшного поросенка. А внизу идет надпись: «Я благодарю Чудесный Космос за то, что победил свою ГОРДОСТЬ, и в тот день, когда перестал бороться с ней, она стала СКРОМНОСТЬЮ. Памяти такого великого чуда я посвящаю сей ретабло». На другом псевдовотиве Мора изобразил человека с головой собаки, в которого бьют электрические заряды из постройки, напоминающей башню Николы Теслы. Эта сцена олицетворяет победу над ленью и новую жизнь, полную энергии.
Художники переосмысляют не только вотивные картинки, но и анатомические подвески. В той же Мексике мастера изготавливают деревянные кресты, сапожки или сердца, к которым прибивают десятки или даже сотни мелких milagros либо их имитации.
Вероятно, в большинстве случаев такие предметы уже не связаны с христианским культом. Их приобретают как произведения искусства, этнические диковины или украшения для дома. Ювелиры порой используют металлические подвески при изготовлении ожерелий и других украшений.
Например, в голливудском фильме «Конвой» (1978) актриса Эли Макгроу носит на шее ожерелье с крошечными milagros: ногами, руками, головами и человечками.
Сегодня подвески и другие ex-voto часто продают в Интернете. Так, в Греции и на Кипре их можно найти на официальных церковных сайтах, где также представлена литургическая утварь. На Западе огромное количество вотивов выставлено на таких платформах, как Etsy, Amazon и Ebay. Там их предлагают антиквары и ювелиры. В продаже есть и традиционные подвески, и новые, не всегда понятные вариации. Скажем, вотивная табличка с изображением компьютера. Что это может быть? Просьба о его приобретении бедной семьей? Или защита чада от игромании?
