В 2024 году исполнилось 170 лет со дня рождения московского купца, коллекционера и благотворителя Сергея Ивановича Щукина. Знакомимся с историей дома московского семейства из книги Наталии Семёновой «Сага о Щукиных. Собиратели шедевров».
О нарядном, уютном двухэтажном особняке, стоявшем среди сада с высокими столетними деревьями, писали и говорили немало. «Только в Москве можно было встретить такие чудеса, такую тихую деревенскую усадьбу в самом центре огромного и шумного города», — вспоминал Александр Бенуа свой первый визит в щукинский особняк.
«Все комнаты имели сводчатые потолки — цилиндром или шатром. В самом центре бокового фасада было венецианское окно метра два с лишним шириной с поразительной ширины подоконником — когда я, лежа на нем, выглядывал из окна, то толщина стены составляла расстояние от моего подбородка почти до ступней ног, то есть примерно метра полтора», — рассказывал Григорий Гордон, ребенком живший во дворце после революции.
Ходили легенды, что после пожара 1812 года, во время которого особняк уцелел благодаря окружавшему его большому саду, старый деревянный дом ломать не стали, а обнесли его каменным колпаком — отсюда и непомерная толщина стен. На самом деле деревянным он никогда не был. В 1740-х годах, в начале царствования императрицы Елизаветы Петровны, появились каменные палаты со сводами и в первом, и во втором этажах.
В конце XVIII века рядом возвели флигель, который позже объединили с главным домом. При новом хозяине — обер-прокуроре Святейшего синода князе Василии Алексеевиче Хованском — дом перестроили, а главный фасад оформили в классическом стиле.
В 1808 году особняк перешел во владение князей Трубецких. После пожара 1812 года «дворец Трубецких», как его называли в Москве, снова пришлось перестраивать. На этот раз подправили фасад, теперь уже в стиле позднего ампира: тогда-то на фронтоне появился герб новых владельцев усадьбы, при которых особняк и приобрел изысканное внутреннее убранство. Сводчатые парадные залы второго этажа украсили росписями и пышной лепниной, а один из залов (тот самый, где Сергей Щукин позже повесит Матисса) — расписными изображениями герба князей Трубецких с алой княжеской мантией.
Самым знаменитым владельцем дворца был председатель Опекунского совета Николай Иванович Трубецкой, прозванный за маленький рост, громкий голос и чересчур резкие манеры желтым карликом. В 1874 году престарелый князь скончался, и дом выкупила вдова его младшего брата. Основательница российского Красного Креста, фрейлина Ее Величества Царицы Александры Федоровны, княгиня Надежда Борисовна считала своим долгом сохранить фамильное владение, где бывал сам Пушкин (с которым князь находился в дальнем родстве).
Увы, очень скоро особняк пришлось выставить на продажу: сын княгини умудрился промотать в Английском клубе не только свое состояние, но и приданое жены. Так в 1882 году недвижимость в центре Москвы, да еще с гектаром земли, досталась купцу первой гильдии Ивану Васильевичу Щукину за 160 тысяч золотых рублей, правда, с обременением — обязательством выделить княгине небольшую квартиру во флигеле, причем пожизненно.
Аристократическое сообщество восприняло продажу дворца Трубецких как знак тотального наступления торговых людей. Борис Николаевич Чичерин, летописец исчезающей дворянской России, горько пошутил, что в момент подписания этой сделки кости князя Трубецкого должны были содрогнуться в могиле. Федор Шаляпин оказался прав: победившее «бедность и безвестность, буйную разноголосицу чиновничьих мундиров и надутое чванство дешевого, сюсюкающего и картавящего аристократизма, купечество становилось хозяевами страны». Присутствие на первом этаже дворца величественной княгини Надежды Борисовны свидетельствовало о былой славе дряхлеющего дворянства. Остаток жизни верная хранительница традиций уходящей эпохи провела в родовом поместье, которое не сумела сохранить.
Иван Васильевич о фрустрациях разоряющегося дворянства не подозревал; он выгодно сдал дом внаем, а когда в 1884 году у третьего сына Сергея и его красавицы-жены Лидии родился сын, названный к тому же в его честь Иваном, подарил особняк молодым. Гордая жиличка-княгиня досталась им в качестве бесплатного приложения к старинному дому, который через 15 лет распахнет двери для новой и необычной живописи.
«Вчера вечером мы <…> пошли к Щукиным осматривать их коллекцию картин. Я увидала Руанские соборы Моне, его море и другие вещи… Lobre’a, Brangwin’a… Renoir’a, Menard’a, Degas’a, Cotett, Carrier’a, Whistler’a и наконец самого Puvis de Chavann’a, его Pauvre pêcheur… Взоры с радостью останавливались на стенах, и сердце содрогалось, как будто здесь торжествовала правда… Странное чувство, смешанное чувство <…> Меня под конец трясла лихорадка. Столько новых впечатлений. Сам дом интересен, ему 200 лет, обстановка старая, сделана мастером, отделывавшим Версальский дворец. Я забыла, что я в Москве, и удивилась, когда вышла в грязный от оттепели Знаменский переулок. Импрессионисты, которых я видела у С. И. Щукина, вошли в мою голову и стали в ней колом; я больше не могу игнорировать их задачи, не видеть того, что увидели они», — записала 12 февраля 1903 года в своем дневнике взволнованная увиденным Маргарита Сабашникова (купеческая дочка, племянница владельца крупнейшего в Российской империи издательства). Правда, попала она в этот дом совершенно случайно, вместе с поэтом и художественным критиком Максимилианом Волошиным, за которого начинающая художница вскоре вышла замуж.
О самом коллекционере, равно как и о его супруге, юная Маргарита отзывалась не столь восторженно.
«Хозяин был вежлив, зажигал то одну, то другую люстру и объяснял достоинства своих картин. Он сам походил на хитрого дворецкого, его седые волосы прилизаны на лбу, а глаза смотрят как мыши из нор. Какое-то несоответствие есть его тонкого понимания искусства, избранности, благородства его картин с его неблагородной кулацкой наружностью. Они оставили нас пить чай. М-е Щукина славилась красотой, она тоже, как и муж, не отличается благородством, и тоже, как и он, говорит с благоговением о дорогих для нас именах».
Наталья Нордман-Северова прибыла в Большой Знаменский вместе с супругом, художником Ильей Репиным. На дворе стоял декабрь 1909 года. Самого коллекционера в России не было, но «устроить разрешение» не составило большого труда. Больше года парадный этаж дворца Трубецких утром по воскресеньям был открыт для посещений, требовалось лишь предварительно записаться по телефону. Вот что написала Нордман позднее об этом визите:
«В глубине обширного двора стоит красивый барский особняк, принадлежавший князьям Трубецким. Теперь им владеет фабрикант сукнами (sic) Сергей Иванович Щукин. Щукин — меценат. У него еженедельные концерты. В музыке он любит самое последнее слово. (Скрябин его любимый композитор.) В живописи то же. Но собирает он только французов — le dernier cri de la mode! Самые последние модники висят у него в кабинете, но как только они начинают на французском рынке немного заменяться новыми именами, их тотчас передвигают дальше, в другие комнаты. Движение постоянное. Кто знает, какие имена висят у него в ванной? К сожалению, самого Щукина не было в Москве. Он лечится в Париже. Нам устроили разрешение посмотреть галерею. Было уже 4 часа, когда мы вошли в вестибюль. Нас встретила “заведующая”, седая дама в бархатном платье, и повела нас наверх».
«Каждая комната при вступлении в нее заливалась морем электрического света. Заведующая к картинам относится как-то развязно-наивно, как к барской затее своего хозяина.
— Постойте, — сказала она, — я прежде начну с самых отставных, а потом все дальше-больше и дойдем до самых модных.
Во всех красивых старинных комнатах стены сплошь покрыты картинами. В первой — в роде официальной приемной — висят Cottet, Simon и другие прекрасные авторы той эпохи (10 лет назад). В большой зале мы видели множество пейзажей Monet, в которых есть своя прелесть. Сбоку висит Sizelet [Нордман ошиблась — это была Гора Святой Виктории Сезанна] — картина вблизи изображает разные цветные квадраты, однотонные — издали это гора. Другая картина — не помню чья — криво нарисованный дом без окон, вокруг метлы-деревья.
Управляющая тыкала в эти картины рукой и как бы просила нас стать на ее точку зрения. Но очевидно, свое полное торжество она берегла на после. В маленькой гостиной прекрасные вещи Пюви де Шаванна, Дегаза и других — самого конца прошлого столетия.
— Ну, а теперь в гостиную! — и бархатное платье поплыло перед нами.
В гостиной меня прежде всего поразил ковер. Я думала, что о таких коврах пишут только в романах “нога тонула”, “беззвучны были шаги”, “мягкая ткань облегала башмак”. Да, да, это все так. В гостиной мы беззвучно двигались, мы тонули в мягкой ткани и со стен на нас смотрели Cezannе’ы!
Управляющая, выпустив весь запас своего недоумения и перепутав имена, вдруг как-то потухла и заскучала. На помощь себе она попросила сына Щукина. И вот перед нами молодой человек лет 22-х, руки в карманы он опускает как-то по-парижски. Почему? Слушайте — и по-русски говорит картавя, как парижанин. Это что же? Воспитали за границей.
После мы узнали, что их было четыре брата — никуда не приставших, ни во что не верующих [на самом деле сыновей было трое]. Один уже застрелился. Щукины из французского лицея с русскими миллионами — эта странная смесь лишила их корней. Мне все время было жаль молодого человека — и перед Сезаннами, и перед целой серией Гогенов в большой столовой и перед святая святых — в кабинете самого Щукина перед большими полотнами Матисса…
— Микеланджело нашего века, — говорит молодой Щукин о Матиссе тем особенным тоном, в котором иронию нельзя отличить от правды».
Удовольствия от общения с Иваном Сергеевичем Щукиным, старшим сыном коллекционера, равно как и от осмотра щукинской галереи супруги Репины не испытали. «Мне хочется уйти поскорее из этого дома, где нет гармонии жизни», — воскликнула мадам. Особенно их с мужем возмутил «последний модник», Матисс. «Ну вот в Гогене, — волнуясь говорит Илья Ефимович, — преднамеренная бесформенность, деланная наивность, но все же есть и некоторая поэзия. Можно иногда и в самом деле подумать, что, живя на острове Таити с дикарями, он откровенно одичал… Но в Матиссе — ведь ничего, ровно ничего, кроме нахальства!».
После Октябрьской революции на основе собрания Щукина создали Первый музей новой западной живописи. В 1948 году музейные фонды распределили между Эрмитажем и Государственным музеем имени Пушкина (ГМИИ), а особняк передали в ведение Министерства обороны. Доступа к дому нет и по сей день, и сохранилось ли что-то от изысканных интерьеров, украшавших некогда этот замечательный особняк, неизвестно.
