В доисторическую эпоху сознание человека жадно впитывало диковинные культы, законы природы, глубинные страхи, родовые традиции и много чего ещё — исследователи называют это синкретическим мышлением. И хотя мы давно уже выросли из шерстяной одежды кроманьонцев и австралопитеков, ощущение неразрывности элементов окружающего мира не прошло бесследно. Кто знает, быть может, именно поэтому творческие люди особенно тяготеют сразу к нескольким видам искусства и часто, как сказал бы лингвист Юрий Тынянов, выходят на сопредельные территории. История действительно помнит немало примеров, когда художник брался за перо или печатную машинку, литератор сочинял музыку, а музыкант в порыве вдохновения принимался писать картины.
Вопрос, по каким законам в мире появляются разносторонне одарённые люди, занимал очень многих — от поэта Велимира Хлебникова до психолога Дэна Симонтона. С одной стороны, гению помогают раскрыться благоприятные социальные условия и умение общества ценить искусство: так солнечное Возрождение подарило нам Леонардо да Винчи, главный образец ошеломляющей универсальности.
С другой стороны, творческую потенцию иной раз пробуждают как раз самые тяжёлые времена и переломные эпохи: поэт и религиозный мыслитель Джон Мильтон прославился в годы кровавой английской революции, а всплеск авангарда начала прошлого столетия совпал с крушением четырёх империй, гражданскими войнами и радикальной сменой миропорядка. Закрадывается подозрение, что никаких закономерностей не существует, и приход очередного «человека-оркестра» на землю так же непредсказуем, как извержение вулкана или появление шаровой молнии.
Одним из самых прославленных полиматов (так называют разносторонних личностей) в XVIII веке стал Ломоносов — учёный и поэт, философ и скандалист, любитель пива и основатель первого российского университета. В зрелые годы, будучи уже профессором Академии и автором великолепных од во славу императрицы, сын поморского крестьянина страстно увлёкся мозаикой. Он добился разрешения открыть на Васильевском острове собственную мастерскую («фабрику делания разноцветных стёкол»), где вместе с учениками Ефимом Мельниковым и Матвеем Васильевым постигал тайны разноцветной смальты. Из кусочков этого материала, полученного путём сплавления стекла с оксидами разных металлов, Ломоносов создал замечательные образы — такие, как будто он посвятил этому всю жизнь. Среди впечатляющих работ Ломоносова выделяются портрет Петра Первого (монарх, облачённый в латы, выразительно смотрит прямо на зрителя) и изображение графа Шувалова. Не ограничиваясь одним жанром, наш «северный да Винчи» на склоне лет взялся и за монументальные исторические полотна: закончив грандиозную «Полтавскую баталию», перешёл к сюжету покорения Азова, но смерть оборвала этот замысел. Принято думать, что увлечения и новые интересы приходят в молодом возрасте — более того, американский психолог Торндайк утверждал, что после 20 лет способность к обучению идёт на спад. Но Михаил Васильевич пошёл против правил и доказал, что шаг в мир искусства можно сделать когда угодно. Теперь, вдумчиво рассматривая его мозаики, мы не можем сомневаться в справедливости слов Ломоносова:
которые Стекло чтут ниже Минералов.
В девятнадцатом веке эстафету Ломоносова перехватил поэт, блестящий дипломат, полиглот и знаток искусства Александр Сергеевич Грибоедов. Полный тёзка Пушкина (тоже, кстати, весьма разностороннего человека) вошёл в историю не только благодаря разобранному на цитаты «Горю от ума», но и благодаря своей музыке. Грибоедов, хотя и не дожил до тридцати пяти, оставил нам два знаменитых вальса для фортепиано — на самом-то деле он сочинял и другие произведения, но сохранились, увы, только эти партитуры. Литературные опыты и музицирование сливались воедино, и доказательством тому служат воспоминания одной из дам грибоедовского круга: «В эту зиму Грибоедов продолжал отделывать свою комедию, и чтобы вернее схватить все оттенки московского общества, ездил на обеды и балы, до которых никогда не был охотник, а затем уединялся по целым дням в своем кабинете. Там по вечерам раздавались чудные его импровизации на рояле…»
Мы часто замираем в недоумении: как один человек мог успешно творить в самых разных областях, уподобляясь многорукому богу Шиве? Учёные Джойдип Бхаттачарья и Хельмут Пече ещё на заре 2000-х поняли, что творческое мышление предполагает некий «кумулятивный эффект» — условно говоря, даже если поэт не станет скульптором или оперным певцом, любое искусство будет влиять на него заметно сильнее, чем на обычного человека, никак не связанного с творчеством. Другое дело, что не каждому человеку сила искусства даёт достаточный импульс для собственного творчества. Бывает, что жизнь полностью посвящена живописи, но постепенно в голове зреет мысль о написании книги — так произошло с Ильёй Репиным, когда он принялся за статьи, а затем и за полноценные мемуары, пытаясь отрефлексировать пройденный путь. Наверное, Репина нельзя назвать выдающимся беллетристом (стиль был откровенно небрежным, попадались и ошибки), но его любовь к мелочам и умение передавать местный колорит отрицать невозможно. Воспоминания под заголовком «Далёкое близкое» были отредактированы Корнеем Чуковским, и теперь благодаря позднему опыту Репина-писателя мы знаем массу любопытных подробностей о Репине-художнике — а заодно о характере Стасова и Крамского, о быте передвижников, об атмосфере в Академии второй половины девятнадцатого века и о жизни царской России как таковой. «Книгa peпинcкиx мeмyapныx зaпиcoк, выдepжaвшaя шecть издaний, пpoxoдит в нaшeй кpитикe пoчти нeзaмeчeннoй. — писал с возмущением Чуковский. — Читaтeли вocxищaютcя eю, нo кpитики дaжe нe глядят в ee cтopoнy. Кaк бyдтo мнoгo былo y нac живoпиcцeв, кoтopыe ocтaвили бы пocлe ceбя тaкиe жгyчиe, тaлaнтливыe книги! Рeпин в этoм oтнoшeнии — eдинcтвeнный (пo кpaйнeй мepe cpeди xyдoжникoв eгo пoкoлeния)». Что ж, банальная фраза «талантливый человек талантлив во всём» ещё не раз будет находить живые подтверждения. И ещё не раз талант будет оценён по достоинству только постфактум, ибо «большое видится на расстоянии».
Сгустком творческой энергии — как в Европе, так и в России — оказался роковой рубеж XIX и XX веков, причём пламя искусства горело на всём континенте ещё как минимум четверть столетия, да и позже на тлеющих углях можно было приготовить шедевры. Модерн, который оттеснил архаику, обернулся новым Возрождением — искрящейся эпохой нового «витрувианского человека». Жонглирование несколькими видами искусств стало принципом жизни для великого Пауля Клее, музыканта и художника одновременно. Сын певицы и учителя музыки, как и положено ребёнку своего времени, последовательно переболел кубизмом, конструктивизмом, сюрреализмом и ещё несколькими «измами», каждый из которых влиял на его собственное мироощущение. Вот абстрактное полотно «Древний звук» — как будто лоскутное одеяло из неровных прямоугольников разной степени освещённости. А вот знаменитая «Щебечущая машина» — группа поющих птиц, сидящих на проволоке и превращённых в загадочный механизм. В свободное от живописи время Клее писал стихи, а ещё чаще играл на скрипке, и перед ним не стоял вопрос «что важнее». «Он сущий ребенок, детский гений. Профессиональный музыкант, скрипач–виртуоз, он разыгрывает на скрипке свои рисунки и рисует картины смычком», — писала ученица Пауля Клее Фридл Дикер-Брандейс. В её простой цитате схвачена суть авангарда.
Не оставались в стороне и русские авангардисты, тоже сделавшие выбор в максималистской парадигме «всё или ничего». Вдохновлённые агрессивными чудачествами Филиппо Маринетти, но перекроившие итальянский костюм на русский манер, в жизнь 1910-х годов смело ворвались поэты-футуристы из группы «Гилея». В первую очередь, мы считаем их мастерами слова и творцами нового языка, но часто забываем, что все они (или почти все) были талантливыми художниками. У некоторых, как у Маяковского, живопись и графика оказались на втором месте, хотя и занимали важное место в творческой биографии — вспомним легендарные окна РОСТа и рекламные плакаты времён нэпа. Председатель Земного шара Велимир Хлебников тоже отлично рисовал (особенно ему удавалась графика), но с головой ушёл в стихи и вычисление таинственных законов Времени. А для одноглазого франта Давида Бурлюка живопись, пожалуй, оказалась даже поважнее поэзии — особенно в эмигрантский период, когда бывший импресарио всех русских будетлян начал пропагандировать своё искусство в США и издавал довольно оригинальный журнал «Colour and rhyme». Всех перечисленных героев авангарда, так или иначе, объединяла установка на универсальность, на сознательное сочетание разных форм и жанров искусства. И надо сказать, что эта стратегия оказалась хорошей — иначе волна жгучего интереса к авангарду не захлестнула бы русские и зарубежные медиа спустя 100 с лишним лет.
Чем ближе к современности, тем мельче кажутся люди — похоже, так работает закон исторической оптики, и из-за короткой дистанции наше восприятие может быть искажённым. Но всё не так плохо. В 2011 году в ирландском Дублине открылась выставка рисунков Джона Леннона, после которой многие фанаты Beatles расширили представления о своём кумире. Живописью, особенно в зрелом возрасте, увлекался и великий советский певец Муслим Магомаев. Разносторонние таланты живут среди нас и почти наверняка будут жить среди наших потомков, потому что времена меняются, а человек остаётся прежним — и в мерзких, и в возвышенных проявлениях. Ecce homo!
